Невроз и преступление
Адлер Альфред
Невроз и преступление Понятие человека предполагает наличие у него чувства солидарности. «Возлюби ближнего своего», — говорилось не столько устами, сколько сердцем. Любое злодеяние, совершенное над человеком, противоречит логике совместной жизни людей и вызывает потрясения, которые проявляются зловещим, как правило, непонятным образом. Возьмем для примера ребенка, с которым жестоко и бессердечно обходилось его окружение и которого никто не приучал к сотрудничеству и любви к людям. Он подрастает и начинает мстить обществу, когда, став самостоятельным, совершает преступление за преступлением. В этом процессе нет никакой логики, также и нет причинности, но есть всегда наготове редко осознаваемый ложный путь. Тяготы и лишения жизни еще больше усиливают побуждение ненавидеть людей; естественные неудачи в любви и дружбе лишают тех, кто считает себя отвергнутыми, всякой надежды и всякой опоры, толкая их в пропасть, избежать которой они пытаются лишь хитростью и коварством. Выросшие в малом мире ненависти и взаимной вражды, они привносят свои преступные установки и шаблоны ненависти в большую общность людей, стремящихся к любви и взаимопомощи, без которых они могли до сих пор развиваться сами по себе благодаря собственной энергии. Но и последующие их вмешательства являются дилетантскими и фрагментарными: мы по-прежнему уповаем на поэта, вождя, гения, изобретателя, который решит эти вопросы лучше и превентивно или по меньшей мере укажет способ, как снова вернуть отщепенцев в общество. Иногда у взрослого человека остается лишь впечатление, что его воспитывали без любви. На нас влияют не факты как таковые. То, как мы их воспринимаем и какова наша позиция в жизни, и приводит ко всем психическим последствиям. Каузальность, проявляющаяся в психическом,не заключается в отношениях причины и следствия — мы сами делаем что-то причиной, которая и определяет следствия. Все психические процессы с самого начала устремлены к целям возвышения личности. Гнет бессердечного воспитания также воспринимается очень болезненно, если оно вступает в противоречие с чувством собственного достоинства. Для душевной жизни человека считается непреложным: любая психическая ситуация со всеми ее впечатлениями и ощущениями получает свой ранг, свою ценность и свое значение в рамках некоторой системы понятий и, соответственно, той системы понятий, которая находится под диктатом стремления к самоутверждению. (Фундаментальный принцип индивидуальной психологии.) Но так как каждый ищет свой путь к вершине блуждая, может случиться, что в разных системах понятий и при разнообразии ложных путей одна и та же «причина» будет вызывать противоположные «следствия». Другой ребенок, также лишенный тепла, обладает достаточным мужеством и уверенностью и стремится в жизни к любви — разве что слишком бурно и с недоверием, — в которой ему до сих пор было отказано. Третий ребенок в аналогичном положении пытается хитростью справиться с ситуацией и выдает нам этим свою ослабленную веру в себя. Еще один из своего чувства слабости и бессилия делает оружие — оружие человека, который чувствует себя слабым, отказывается от самоутверждения и ответственности, демонстрирует свою неспособность, создает себе систему контрдоводов против любого действия и тем самым заставляет свое ближайшее или дальнее окружение о нем заботиться. В самом широком смысле слова он становится невротичным. Если мы рассмотрим радиус действия невротика с самого детства и до конца его дней, то прежде всего нам бросится в глаза сдерживание им агрессии. Ни в «хорошем», ни в «дурном» нельзя отметить значительных достижений. Последний остаток активности растрачивается — зачастую необычным и своенравным образом — в одном или обоих направлениях, иной раз создавая для невротика, если он присоединился к ведущей идее, видимость величия, превосходства или по-корности, но не приобретая плодотворной или ценной формы. Немногочисленные великие, вопиющие в безумии гении всегда были лишь одержимыми людьми, шедшими на поводу у безостановочно несущейся вперед идеи, и бездействовали там, где в традиционном понимании бездействие означает изъян. Или они несли свой невроз как памятный знак и шрам от битв и трудностей детства, которые они в отличие от других успешно преодолели, укрепив веру в себя и свое мужество. У сломленных бессердечием детей почти всегда отсутствует равномерность и гармоничность душевного развития: кто-то боится упасть в одну сторону, слабо защищается или без сопротивления падает, другие же с большим или меньшим пылом бросаются в противоположную сторону, но почти никто из них не демонстрирует соразмерности движений. Из этого большого круга выходят слабовольные люди, нелюдимы, невротики, индивидуалисты, правонарушители и люди, причастные к разным видам искусства. Во всех них бурлит не стихающая неудовлетворенность, и только художникам и философам удается примирение с общественными формами бытия — необходимая предпосылка любой плодотворной работы и любого ценного преобразования совместной человеческой жизни. Совершенно аналогично, хотя и другими путями, протекает процесс душевного развития у изнеженных детей. Отвергнутая и отклоненная любовь загоняет одних в изоляцию, недовольство и вынуждает к исключению обычных жизненных форм, препятствует им в решении своих насущных вопросов. В целом изнеженные дети не прошли подготовку к самостоятельной жизни, приучены, как правило, опираться на мать, которая позднее дает им тем меньше, чем больше ожидают и требуют от нее дети. Их недостаточная подготовка к школьному распорядку, товарищеским отношениям, обществу, работе и любви постоянно приводит к разочарованиям, которые создают препятствия на пути развития нормальной жизнестойкости, снова и снова нарушают ее и подтачивают. В зависимости от ситуации, в которой растет ребенок, в зависимости от шаблонов, ослаблений или обострений на его прогнозируемом пути и возникающей большей или меньшей способности к заблуждениям, в зависимости от благоприятного или неблагоприятного его общественного положения определяется его судьба, понятная и непонятная одновременно, поскольку «причина» и «следствие» находятся на слишком большом для человеческой проницательности расстоянии друг от друга. То, как индивид делает что-то причиной, а что-то следствием, пока еще недоступно для человеческого понимания. Поэтому каждый из нас склонен приписывать получаемые удары собственной слабости, неполноценности, а еще лучше злой воле других и обстоятельствам, а не пытается понять и устранить свое заблуждение, к которому подтолкнула его неблагоприятная детская ситуация. У огромного числа заблуждающихся людей, которые относятся к этим двум группам, выявляется предрасположенность к неврозам и преступлению. Их объединяет: 1) чувство неудовлетворенности и ущербности; 2) недостаточная способность к контактам, неразвитое чувство общности, бесцеремонность по отношению к другим и по отношению к обществу, недостаточная готовность к социальной роли; 3) эгоистическая позиция и с детства натренированные эгоистические шаблоны жизни; 4) безудержное стремление подняться над своим уровнем, но не с помощью смелых действий, а с помощью уловок, хитрости или вероломства; 5) значительное сужение радиуса своих действий. Все эти явления, которые, как легко заметить, взаимосвязаны, обнаруживаются в равной мере в структуре невроза и преступления. То, чем они психологически различаются, на первый взгляд кажется не очень важным. Вред, который наносит невроз окружающим людям и обществу, душевный и материальный ущерб, отсутствие общественно необходимых достижений нередко приводят к разрушению счастья, радости и даже жизни близких. Но это никогда не делается с сознательным намерением, всегда связано с ситуацией пациента и совершается, так сказать, спонтанно и само собой. Даже там, где в случае психоза речь идет об умышленном или неумышленном убийстве, воровстве, клевете, мошенничестве, всегда будет обращать на себя внимание недостаточная подготовка, отсутствие смысла и цели, и только в невротической системе эти действия выглядят осмысленными и целесообразными, если рассматривать их исходя из намерения и конечной цели невротика. Этим наносящим вред действиям недостает также логически и общественно понятной выгоды, которая все же бросается в глаза в чистых формах преступления. Так, например, юноша в состоянии помешательства убивает санитара, поскольку его бредовая система требует, чтобы он считал себя преследуемым, и заставляет защищаться. Молодой человек, который ошибочно потерял веру в свою работоспособность, но любой ценой стремится скрыть мрачную тайну своей неполноценности, ищет и находит спасение в кокаинизме и алкоголизме. Этот невроз и его последствия разоряют дотла родителей, отравляют их жизнь и распространяются на дальнейшее окружение, причиняя вред и страдания. Весь ущерб чуть ли не с математической точностью возникает из ошибочного мировоззрения больного и его неверного метода жизни. Мужество, необходимое для того, чтобы соответствовать нормам, пропало; больной пасует перед своими задачами в жизни, озабочен лишь видимостью и стремится скрыть свое малодушие и мнимую бесполезность. Он постоянно думает и говорит о своем состоянии; пока сохраняется малодушие, продолжается и его болезнь: он ведет себя как человек, который несет полный вздор. И только с устранением этого глубоко укоренившегося заблуждения вновь появляется мужество для решения обычных жизненных задач. В ходе индивидуально-психологического исследования можно увидеть, как нервный, упавший духом человек тренирует защищающий, скрывающий его мнимую неполноценность невротический симптом. При этом вред другим людям возникает едва ли не сам собой, помимо воли больного, как правило, вопреки его чувствам и намерениям. Вся область сексуальных перверсий есть область, в которую спасается бегством утративший мужество человек. Все, к чему приводит здесь возбуждение полового влечения, сводится к нанесению вреда другим. Но этот вред не замечается. Он возникает словно в результате преступной халатности, когда никто «об этом не думал». То же самое соотношение психических сил имеет место во всех остальных неврозах и психозах. Конечная цель больного всегда такова: уклониться от жизненных задач, социальных, профессиональных, эротических, исключить их решение. При наличии этих автоматически и шаблонно протекающих тенденций уклонения, ставших характерологическими и личными, сами собой в виде симптомов возникают неврозы и в качестве неизбежных и — чаще всего — досадных для самого человека издержек, с которыми связан когда-то выбранный неправильный путь, наносится вред ему самому и его окружению. Так, например, исследователям всегда бросается в глаза то, с какой наивностью и насколько непродуманно совершаются обычно преступления при так называемом [i]«moral insanity»1[/i], при клептомании, садистском убийстве или чисто садистских действиях. Как бы печально ни заканчивались подобные эксцессы, они воспринимаются как мимикрия, словно плохо подготовленный к этому человек играл в преступника. [i] Моральное умопомешательство (англ.). — Примечание переводчика.[/i] Действие неумело инсценировано, отсутствуют самоуговоры решиться на преступление, да и вообще нет предыстории, недостает усилий, чтобы создать смягчающие условия. Часто можно констатировать более сильное примешивание аффекта, необъяснимое из круга отношений, в центре которых находится преступление, но, пожалуй, понятное при неврозе, который нацелен на уклонение от жизненных задач, на создание смягчающих обстоятельств для бегства и оправданий перед собой и другими. Если, однако, преступник, так сказать, честно стремится в ненависти, зависти, в гневе или страхе перед грозящими неприятностями добиться выгоды, пытается, ссылаясь на это, представить себе и другим свои поступки в мягком свете, если в предыстории он предстает озабоченным тем, как верно решить имеющуюся проблему преступления, то невротик, почти не задумываясь о пользе или вреде, побуждается с совершенно иной стороны, чем стремление к выгоде, и гораздо больше преступника ощущает свою правоту. В нерушимом сознании ответственности перед собой и обществом преступник всегда будет искать в своем чувстве нужды, ненависти, зависти, мстительности необходимое прикрытие. Этого сознания ответственности недостает невротику в его злонамеренности. Отчасти потому, что его внимание приковано к совершенно другим вещам — в целом из-за страха перед своими жизненными задачами. Отчасти, наверное, потому, что его чувство солидарности с обществом стало еще более скудным, чем у преступника. Но большей частью потому, что невротик таким путем достигает своей конечной цели — избавить себя от норм жизнедеятельности. За хаосом и ущербом, который наносит ему его образ действия, горит звезда — освобождение от задач жизни. И даже общественное презрение и судебное наказание он принимает послушнее, поскольку они опять-таки закрывают от него значительную часть нормальной человеческой жизни, которой он боится и от которой всегда ожидает только уничижения. В одном пункте прегрешения преступников и невротиков, похоже, совпадают: по сравнению с жертвами их шансы всегда весомее. Но и в этом пункте нашего анализа следует отметить различие: жертвы невротиков чаще всего оказываются в слишком большом убытке. Среди них мы обнаруживаем родных, которые серьезно относятся к своим обязанностям, детей, легковерных глупцов. Порой нападения совершаются так молниеносно и неожиданно, что сопротивление исключено, или же случайно создается ситуация, когда кажется, что никто не сможет вмешаться. Все эти резко выраженные явления указывают на то, что и в своей ложной сфере невротик постоянно испытывает недостаток мужества. Найти планомерно работающего грабителя среди невротиков можно лишь с превеликим трудом. Знания и опыт индивидуальной психологии позволяют нам привести формы выражения на единую линию, понять их как мелодию, чтобы по ней судить об авторе. Наиболее явственным образом это удается сделать на примере невротиков и преступников. Уклонения и защиты от обычных общественных задач жизни являются у них достаточно резкими и отчетливыми, а потому предстают перед нами рельефно. Начало этой линии дают обостренное чувство неполноценности, нецелесообразное изнеживание или строгость и — как мы еще должны добавить — тяжело и плохо переживаемая неполноценность органов и дефекты, относящиеся к самому раннему детству, которые в свою очередь порой можно свести к недостаточному развитию желез внутренней секреции. Но никогда не бывает так, чтобы эти недостатки и зачастую преходящие трудности воздействовали непосредственно и причинно — они могут давать повод к обострению чувства неполноценности при определенных условиях, в которых основную роль играет отдаленность ребенка от власти или от ощущения власти над окружением. В таком случае ребенок искусственно создает новую каузальность: он ведет себя так, словно его неполноценность является неопровержимым фактом, впадает в тяжелый пессимизм, теряет веру в свои силы, больше не считает себя способным на достижения, которых от него ждут или требуют другие, и при первом же поражении или видимости его обращается в бегство. Это бегство совершается в стороне от нормы с ее требованиями, которым ребенок, как ему кажется, не отвечает, и путь в невроз, в изоляцию, в запущенность и преступление оказывается отныне открытым. Решающим для дальнейшего выбора становится теперь то, какой мерой чувства общности и какой мерой мужества обладает ребенок в момент уклонения. В наиболее чистом случае форма и содержание невроза определяются почти полной бесперспективностью пробиться при сохранившемся в известной степени признании и уважении общества, логики совместной человеческой жизни, извлечением выгоды из своих обязанностей по отношению к больным и слабым и постоянным расчетом на снисхождение при оценке собственных достижений. Жизнестойкость не исчерпана полностью. Этим невроз отличается от психоза, прежде всего от dementia praecox, и самоубийства. Но она настолько понижена, что больной, словно спасательного бревна, придерживается стратегии избегания жизненных задач, хотя и при постоянных жалобах на издержки такого плохого способа жизни. Конечная цель — оставаться в стороне от принятия жизненно важных решений — становится высшей и исключительной задачей. По отношению к ней все планы, все желания, все понимание имеют примерно такую же ценность, как рекомендация зайцу не бояться собак. И точно так же, как заяц рассматривает все с позиции зайца, ощупывает и проверяет, как обустроить жизнь, и всеми своими действиями выдает, что он — заяц, так и невротик получает свою форму, линию и мелодию, и, не заботясь о нашей логике, в силу своей невротической логики и мировоззрения, не только идет собственным невротическим путем, но и непрерывно его подготавливает и тренирует. Его тренировка и его аранжировки направлены на отход от жизни, и все неприятности, которые он причиняет, возникают как подкрепление такого отхода или сопровождают его неизбежные явления. Отчетливо сохраняющийся остаток чувства общности проявляется в чрезмерном страхе перед конфликтом с обществом. Невротик идет на него, если только такой конфликт становится необходимым, чтобы еще больше замкнуться в себе. Все его поведение направлено уже не на достижение победы над другим, а на отделение «Я» от «Ты». В наиболее чистом виде невротический образ жизни проявляется после серьезного поражения в жизни, перед испытаниями и решениями, но иногда также при улучшении самочувствия и зарождающихся ожиданиях. В таком случае страх перед новыми поражениями делает все невротические проявления еще более выраженными. Тяжесть и значение невроза можно измерить только степенью малодушия, но не его формой или содержанием. Все средства, которые, пусть даже непреднамеренно, укрепляют мужество, всякое чудодейственное лечение, внушение, самовнушение и медицинские вмешательства эффективны лишь в том случае, если они могут поднять дух больного. Надежный успех сулит только то лечение, которое дает невротику чувство равноценности, разрушая его детские заблуждения относительно своих недостаточных способностей. Иногда у невротиков встречаются мысли и фантазии о преступлении или страх перед такой наклонностью. Контекст всегда указывает на то, что речь обычно идет о чрезмерных побуждениях чувства общности, которые таким способом пытаются выразить свои предупреждения, зачастую усиливая отделение от общества, чего и требует конечная цель больного. На этой линии в процессе отделения также наносится больший или меньший вред. Вышеупомянутый молодой человек из лечебницы для душевнобольных осуществляет свой отход от людей, воспринимая всех как врагов и убивая при случае санитара. Если мы сравним линию невротика с линией преступника, то обнаружим один и тот же исходный пункт — чувство неполноценности. Неизбежные и непредотвратимые неудачи, естественные последствия плохой подготовки к школе и к жизни, типичны для тех и других. Однако окончательный упадок мужества и отход от обычных для общества жизненных задач происходит во втором случае в психической ситуации, где в душевной подготовке еще сохраняется достаточно мужества в направлении желания одолеть других. Тем не менее победа над другими не понимается с позиций культуры и не достигается из ощущения силы. Скорее она должна содействовать успокоению терзающего чувства слабости, создать обманом видимость героического поступка, но в сущности несет в себе все признаки трусости. Преступное действие всегда совершается на линии предполагаемого незначительного сопротивления. Это утверждение относится не только к коварным, но и к насильственным преступлениям. В момент преступления проявляется тот же недостаток мужества, который уже являлся поводом к отказу от нормальных жиз-ненных занятий. И наоборот, отношение между Я и Ты является значительно более сильным1. Это лучшее отношение к человеческому обществу проявляется не только в формировании банд с присущим им зачастую элементом благородства. Также и посещение трактиров, общение с противоположным полом, забота о друзьях, бережное отношение и милосердие к явно слабым и бедным людям и общительность являются для них гораздо более характерными, чем для невротиков. Все эти явления связаны со стрем¬лением к превосходству. [i]1 Речь преступников указывает на сохранившееся чувство общности. Язык невротиков совершенно немыслим.[/i] Правда, в их общительности по сравнению со всеми остальными чертами необычайно выражена — как признак умственной тренировки — хитрость, которая редко встречается у мужественных и уверенных в себе людей. Противоречащие друг другу тенденции, стремление к превосходству и чувство неполноценности создают в потоке жизни шаткую связь общественного характера, достаточно сильную, чтобы постоянно реализовываться в контактах с людьми, но не в такой степени, чтобы выполнять обычные задачи. Страх не справиться с ними заставляет этих людей стремиться к достижениям, которые всегда соответствуют их трусости, но все же придают им видимость победителей. При убийстве, грабеже, насилии, разбое и воровстве поражение противника для них всегда является по меньшей мере безопасной перспективой. В качестве еще одного признака их трусости, которая внешне иногда перекрывается неподдельной смелостью или в момент опасности переходит в безрассудную отвагу, знатокам души преступника известны их широко распространенные суеверия. При любых обстоятельствах их следует рассматривать как якорь спасения, как опору для глубоко укоренившегося малодушия этих людей. На это же направление указывают нам тщеславие и хвастливость, которыми они стремятся скрыть свое чувство неполноценности. Иногда случается так, что закоренелые преступники после тридцати лет оставляют свой жизненный путь, женятся и овладевают профессией. Следующее рассуждение в связи с тем, о чем говорилось выше, дает нам объяснение этому: каждый преступник имеет склонность, проистекающую из стремления к превосходству, отличиться перед своими товарищами. По естественным причинам молодым сделать это гораздо проще. Мятежный дух молодого преступника заставляет его упорно бороться за авторитет со старшими по возрасту. Поэтому, чтобы обеспечить себе надежное положение, старший товарищ стремится затем выйти из своей компании. Аналогии в психических проявлениях преступников и невротиков заключаются в раннедетском, обостренном чувстве неполноценности, в их низкой самооценке перед лицом обычных задач, в слишком быстром отказе от всяких усилий достичь желаемого после разочарований и по-ражений и в недостаточном развитии чувства общности. Существенные различия мы обнаруживаем в непонятом обходе чувства общности у невротиков и в правильно понимаемом, хотя и не во всем диапазоне, его прорыве у преступника. Обход, как и прорыв, требует тренировки и хорошей подготовки. Преступник стремится к своим ничего не стоящим победам, невротик грезит о них и препятствует себе в этом с помощью своего недуга. Тот и другой ищут оправдания, невротик — ради своего частичного успеха в жизни, преступник — чтобы решиться на преступление и его совершить. Далее, основываясь на жизненном пути хорошо изученных преступников, мы попытаемся доказать перечисленные положения. Классическое описание психических процессов, которые ведут к преступлению, мы находим у Достоевского в образе Раскольникова. Писатель, зоркий наблюдатель и знаток преступников, заставляет своего героя, лежа в кровати, в течение месяца готовить убийство. И только после этого происходит прорыв чувства общности. Оправдания Раскольников находит в том, что он — жертва старой, никчемной ростовщицы и что сам он не может быть трусливым, он не вошь, а Наполеон. Уклонение от чувства общности начинается, когда Раскольников обнаруживает, что полностью лишен денег, а сестре угрожает опасность продаться нелюбимому человеку. Слабым и бедным он всегда готов прийти на помощь. Из наших рассуждений следует, что, принимая во внимание данные индивидуальной психологии, мы можем добиться гораздо большей надежности в оценке, будь то невроза или преступления, чем до сих пор. Однако мы требуем также более точного проникновения в предысторию и в стиль жизни исследуемого. При этом оказывается совершенно необходимым использование изложенных выше идей. Тут мы попадаем в затруднительное положение — выбрать из имеющегося уже материала все, что было нами ранее установлено. Поразительно обилие совпадающих фактов, которые при этом получаются. Пресловутый преступник Брайтвизер начал свой путь, считая, что борется за плоды своего изобретения. Он был общителен, заботился при случае о бедных и ничем не выделялся в эротическом отношении. Всегда готовый дать отпор, когда на него нападали, он погиб в стычке с полицией. Приводим выдержку из крайне ценного «Документального описания необычных преступников» Ансельма фон Фейербаха: Йозеф Ауэрманн, безупречный человек, гражданин, отец семейства, должен слуге 400 гульденов. Тот самым беспощадным образом его притесняет. Все поиски помощи остаются напрасными. Мысль избавиться от своего мучителя укореняется и кажется ему чуть ли не единственным выходом. Он чувствует себя всеми покинутым. Находит облегчение в рассуждении: «Если слуга еще раз появится у меня, чтобы мучить меня из-за денег, на что в моем доме он не имеет никакого права, тем более что срок выплаты еще не прошел, то я его убью. Он теперь ничего не стоит». Пьет больше обычного в разных трактирах, чтобы заглушить свое чувство общности, чувство ответственности. Тем самым ему удается прорыв. Он убивает слугу во время очередного спора, после этого признается в своей вине и предстает перед судом. Увидев невесту убитого, пытается спрятаться. Конрад Кляйншрот с помощью слуги убил своего отца, который вел беспорядочную жизнь, жестоко обращался с семьей и, когда однажды ему дали отпор, подал на нее в суд. Председатель суда сказал: «У вас плохой, склочный отец, вам нельзя помочь!» Семья напрасно надеялась на помощь. Отец жил со служанкой и настаивал, чтобы сыновья покинули дом. Один поденщик, имевший пристрастие вырезать курам глаза и которому за двадцать лет беспутной солдатской жизни тренировка облегчила убийство, посоветовал им убить отца. По этому поводу проходили долгие совещания. Сначала пробовали использовать магию. Когда она не подействовала, Конрад и поденщик убили отца. Маргарита Цванцигер, немецкая Бринвилье, росла ребе н -ком при столовой, была маленькой и горбатой, а потому тщеславной, кокетливой и подхалимски вежливой. После неоднократных неудач, близкая к отчаянию, она трижды пытается, отравив женщин, завладеть их мужьями. Хитрым способом изображает беременности и попытки самоубийства. В автобиографии пишет: «Как часто думала я, совершив что-то дурное, что, раз ни у кого к тебе не было сострадания, то и у тебя не должно быть сострадания к чужим бедам». То есть готовит преступление и ищет ему оправдание. Матиас Ленцбауэр — плохое воспитание, из-за халатности родителей покалечился и стал хромать на одну ногу. Занимает место отца для своего младшего брата, однако грубым образом заставляет свою мать попрошайничать со словами: «Попробуй только вернуться, ты, карга старая, за ч ем ты сделала меня кривобоким!» Долгое время не может найти работу и не имеет денег, чтобы перевестись из подмастерья в мастера. Заражается венерической болезнью. После тщетных поисков работы на пути домой убивает брата, чтобы завладеть его небольшим наследством. Андреас Бихль, убийца девочек, женат, известен как вор, трусливый и жестокий. Играя на суеверных чувствах, заманивает девочек в подвал, где их убивает и забирает вещи. Приходит при этом в эротическое состояние, которым объясняет и оправдывает свое намерение. Симон Штиглер, плохо подготовлен к жизни. Не умеет ни читать, ни писать. Отец находится в тюрьме за кражу. Получает тренировку в родительском доме, где угрожает задушить родителей, если они не будут вести себя так, как ему хочется. Позднее совершает рукоприкладство по отношению к другим людям, которые поступают не по его воле, угрожает задушить противников, всегда легко ввя-зывается в драки. Убил несколько человек. На скамье подсудимых все отрицает. Внезапно восклицает: «Что спрашивать об этом, если моя жизнь загублена!» То есть ничего не ждет от жизни и находит в этом оправдание для прорыва чувства общности. Якоб Тальройтер, внебрачный ребенок, рано осиротел, попадает к приемной матери, которая его неимоверно балует. Учится мало, пишет совсем плохо, хорошо знает, что почем, и постоянно стремится к тому, чтобы всем нравиться. Поддерживаемый в этом приемной матерью, которая спустя несколько лет в него влюбляется, становится лжецом, хвастуном и мошенником, который, где может, выманивает у людей деньги. Кичится тем, что его приемные родители — мелкие дворяне, знатного рода. Проматывает все деньги приемных родителей и в конце концов выгоняет их из дома. Уже в раннем возрасте восхваляемый как гений, не склонный к честной работе из-за плохой подготовки и избалованности, он видит цель жизни только в том, чтобы удовлетворять свое стремление к превосходству с помощью лжи и обмана. В результате каждый посторонний человек становится для него противником, которого он стремится перехитрить. Началу тренировки в детстве способствует мать, которая ставит его выше собственных детей и мужа и тем самым возлагает на него ожидания, бремени которых он не выдерживает. Его мошеннические проекты перехитрить всех остальных и возведение этого в смысл жизни облегчают ему совершение преступления. Низкая самооценка, недо¬статок мужества и уверенности в себе проявляются во лжи, в хвастовстве, в избегании полезных достижений и в уважении хитрости. Людвиг Христиан фон Онхаузен, второй по старшинству ребенок в семье, стремящийся изо всех сил сделать карьеру (что часто встречается у вторых детей в семье и мелких дворян), считает, что старший брат, который ленив, склонен к воровству и подрывает своим скепсисом и без того уже недостаточную его уверенность в себе, мешает его карьере. «Либо ты, брат, должен погибнуть, либо я, либо мы оба», — говорит он себе, берет с собой пистолет и во время прогулки убивает брата, когда тот оскорбительными сомнениями снова отмахивается от планов младшего. Длительная тренировка против брата, который компрометирует его своим образом жизни. Постоянный отказ брата соглашаться с его планами лишает его остатка уверенности в себе. Приходит к облегчающей позиции с помощью формулы: ты или я! Не имеет достаточно силы и мужества, чтобы следовать своим путем вопреки брату. После злодеяния дает о себе знать чувство общности: ему мерещится огромный каркающий ворон. Бежит с места преступления. На допросе умалчивает о своем злоде¬янии, поскольку судебный чиновник заявляет, что он кажется ему слишком порядочным человеком, чтобы совершить такой поступок. Первые признания лаконичны, отрывочны, уклончивы. Перед особой комиссией по делам дворян во всем сознается. Лоренц Зиммлер воспринимает старшего брата как хозяина от¬цовского двора, которому он должен прислуживать. Утратив уверенность в себе, ударяется в игры, пьянство и бродяжничество. Отправляется на военную службу. Однажды сзади ударяет партнера по игре ножом в легкие. Брат о нем не заботится. Часто говорит, что задаст брату жару. «Ты еще пойдешь милостыню просить!» Когда тот снова однажды ему в чем-то отказал, напивается и поджигает дом. Трусость, тренировка и облегчающие условия с целью прорыва чувства общности очевидны. Каспар Призон сбегает от строгой мачехи. Он горбат, «парализован в бедрах и имеет слишком короткие пальцы». Очень честолюбив. Должен одному еврею деньги. Заманивает его в лес и убивает. Весь день перед убийством был очень возбужден. Слышит предостерегающие голоса. Кричит сова. Он обращается к ней: «Чего ты кричишь? Ты, падаль, кричи сколько хочешь, но я это сделаю!» Облегчает себе действие постоянными мыслями о том, что речь идет всего лишь о еврее. Малер Франц страдает эпилепсией. Женат, имеет ребенка и живет с женой, такой же ленивой, как и он сам, в долгах и нужде. Скудно питаются подаянием и украденным. Давно замышляет крупную кражу или убийство. В конце концов убивает пожилую женщину, у которой до этого тщетно выпрашивал милостыню. Когда его начинают подозревать, идет в суд, чтобы пожаловаться, однако падает там на колени и сознается. Отказ в его просьбе дает оправдания для долго вынашиваемого плана убийства. К неожиданному признанию вынуждает его возвращающееся чувство общности. Прорыв чувства общности является, как мы видим, непростым делом. Кто достигает его границ, испытывает сильнейшее потрясение. Один врач рассказал мне о следующем переживании: «На войне я славился своим добродушием. Солдаты из моего лазарета всегда могли рассчитывать на мое снисхождение. Однажды одного студента должны бы¬ли отправить на фронт. Из-за имевшегося у него, правда, незначитель¬ного нервного недуга я предложил отправить его на легкую службу. Тогда он попросил меня учесть, что должен поддерживать своих родителей репетиторством, а это возможно только в том случае, если он будет полностью свободным. Однако в этой просьбе я был вынужден ему отказать. Ночью мне снилось, что я убийца и слоняюсь, мучимый угрызениями совести, в темноте ночи по улицам города. Я проснулся в холодном поту. Мне пришел на ум Раскольников. Тогда, однако, я не догадывался, что именно мои опасения за студента и воплотились во сне в виде самых мрачных образов». Как много, наверное, людей на войне боролись и сражались с собой, пока не достигали наконец тренировки! Правда, в их распоряжении были также и самые серьезные оправдания. Хотя здесь достаточно и такой поддержки для прорыва через границы чувства общности, какую мы находим в замечании большого знатока души Бальзака («Le medecin de campagne»): «Мы, благородные убийцы, хотим, чтобы наши жертвы защищались, ибо тогда хотя бы борьба оправдывает убийство». Стефан Аукшич, жестоким образом убивший двух людей, перед преступлением записал в своем дневнике: «Меня, растоптанного жизнью, отвергнутого родными, предмет отвращения и презрения (он страдал зловонным насморком), едва ли не обреченного на гибель полной нищетой, ничего не удерживает. Я чувствую, что долго так больше не выдержу. С пренебрежением мной я бы, наверное, еще мог смириться, но желудок... желудку не прикажешь. Мне напророчили, что я умру с голоду, в канаве у какой-нибудь проселочной дороги. И тут мне пришла в голову страшная мысль, что все будет одно, умру я от голода или закончу свою жизнь на виселице. Мне нет дела до последствий, я и так должен умереть; я ничто, никто не хочет знать обо мне, а та, с которой я хотел бы поддерживать отношения, меня избегает (милая моя Гретхен). Мне все равно, будет это моим освобождением или моим падением. Все запланировано на четверг, жертва уже избрана, я должен только дождаться удобного случая. Когда он представится, произойдет то, чего не каждому дано сделать («стремление к превосходству»). Одни только мысли об этом вселяют в меня ужас и содрогание». После преступления он писал: «Как пастух стадо, гонит желудок человека на самые тяжкие преступления. Возможно, я больше не увижу утра. Но я не переживаю об этом. Страшнее всего, когда мучаешься от голода («облегчающая отговорка»). Я ожесточен также моей неизлечимой болезнью. Она гонит меня прочь из общества, и я уже пережил из-за нее немало неприятностей. Последняя из них — я предстану перед судом. Греховный человек должен расплачиваться за свои прегрешения. Но если уж суждено умереть, то как умереть — не имеет значения. Наверное, это будет лучшая смерть, чем смерть от голода. Ибо, если я сдохну с голода, на меня никто не посмотрит, а так будет присутствовать многочисленная публика. И, быть может, кто-нибудь из зрителей проявит ко мне сочувствие. Полиция вскоре арестует меня как убийцу, ибо то, что я решил, уже случилось. Я пережил волнующую ночь, и никогда еще человек не боялся так, как боялся я в эту ночь». Во время допроса Лукшич заявил, правда, не сумев ухватить суть дела: «Я убил. Я знаю, что достанусь палачу. Но мне все равно. Я должен был сделать это. У юного господина была очень красивая одежда, и я знал, что у меня такой никогда не будет. Мысль о том, что я должен иметь эту одежду, стала для меня идеей фикс. Поэтому я и убил». То, что он делает красивую одежду причиной и выводит из этого след¬ствия, никогда, наверное, не будет ему понятным. В моих исследованиях отклоняющейся от нормы душевной жизни я снова и снова наталкиваюсь на характерное раннедетское поведение и на недостаточную подготовку к жизни в этот период. Здесь мы более или менее единодушны со всеми исследователями души. Но что касается столь важного для нашей проблемы факта чувства общности, то нам кажется все более существенной для его развития и заботы о нем роль матери. И это потому, что она способствует осознанию ребенком безусловной надежности человека. Если мать отсутствует или не выполняет своей роли, то в наше время трудно будет найти ей полноценную замену. И мы действительно видим, как это следует также из вышеизложенных наблюдений, что наш «материал» явно пострадал в этом пункте, поскольку он рос без любви или изнеженным. Обе формы жизни уводят детей от общности, первая — тем, что не дает надлежащей подготовки, другая — тем, что привязывает чувство общности к единственному человеку. В обоих случаях детям недостает необходимых для жизни чувства надежности и уверенности в себе. Вскоре они оказываются словно в стране врага, слишком низко оценивают собственные силы и способности и демонстрируют в разных формах малодушие и чувство неполноценности. Разнообразные физические недостатки продолжают разрушать веру в собственные силы и создают таким образом формы жизни, в большом кругу которых мы обнаруживаем также преступников и невротиков. Критика различных методов лечения неврозов и преступников должна считаться с этими представлениями.
Невроз и преступление Понятие человека предполагает наличие у него чувства солидарности. «Возлюби ближнего своего», — говорилось не столько устами, сколько сердцем. Любое злодеяние, совершенное над человеком, противоречит логике совместной жизни людей и вызывает потрясения, которые проявляются зловещим, как правило, непонятным образом. Возьмем для примера ребенка, с которым жестоко и бессердечно обходилось его окружение и которого никто не приучал к сотрудничеству и любви к людям. Он подрастает и начинает мстить обществу, когда, став самостоятельным, совершает преступление за преступлением. В этом процессе нет никакой логики, также и нет причинности, но есть всегда наготове редко осознаваемый ложный путь. Тяготы и лишения жизни еще больше усиливают побуждение ненавидеть людей; естественные неудачи в любви и дружбе лишают тех, кто считает себя отвергнутыми, всякой надежды и всякой опоры, толкая их в пропасть, избежать которой они пытаются лишь хитростью и коварством. Выросшие в малом мире ненависти и взаимной вражды, они привносят свои преступные установки и шаблоны ненависти в большую общность людей, стремящихся к любви и взаимопомощи, без которых они могли до сих пор развиваться сами по себе благодаря собственной энергии. Но и последующие их вмешательства являются дилетантскими и фрагментарными: мы по-прежнему уповаем на поэта, вождя, гения, изобретателя, который решит эти вопросы лучше и превентивно или по меньшей мере укажет способ, как снова вернуть отщепенцев в общество. Иногда у взрослого человека остается лишь впечатление, что его воспитывали без любви. На нас влияют не факты как таковые. То, как мы их воспринимаем и какова наша позиция в жизни, и приводит ко всем психическим последствиям. Каузальность, проявляющаяся в психическом,не заключается в отношениях причины и следствия — мы сами делаем что-то причиной, которая и определяет следствия. Все психические процессы с самого начала устремлены к целям возвышения личности. Гнет бессердечного воспитания также воспринимается очень болезненно, если оно вступает в противоречие с чувством собственного достоинства. Для душевной жизни человека считается непреложным: любая психическая ситуация со всеми ее впечатлениями и ощущениями получает свой ранг, свою ценность и свое значение в рамках некоторой системы понятий и, соответственно, той системы понятий, которая находится под диктатом стремления к самоутверждению. (Фундаментальный принцип индивидуальной психологии.) Но так как каждый ищет свой путь к вершине блуждая, может случиться, что в разных системах понятий и при разнообразии ложных путей одна и та же «причина» будет вызывать противоположные «следствия». Другой ребенок, также лишенный тепла, обладает достаточным мужеством и уверенностью и стремится в жизни к любви — разве что слишком бурно и с недоверием, — в которой ему до сих пор было отказано. Третий ребенок в аналогичном положении пытается хитростью справиться с ситуацией и выдает нам этим свою ослабленную веру в себя. Еще один из своего чувства слабости и бессилия делает оружие — оружие человека, который чувствует себя слабым, отказывается от самоутверждения и ответственности, демонстрирует свою неспособность, создает себе систему контрдоводов против любого действия и тем самым заставляет свое ближайшее или дальнее окружение о нем заботиться. В самом широком смысле слова он становится невротичным. Если мы рассмотрим радиус действия невротика с самого детства и до конца его дней, то прежде всего нам бросится в глаза сдерживание им агрессии. Ни в «хорошем», ни в «дурном» нельзя отметить значительных достижений. Последний остаток активности растрачивается — зачастую необычным и своенравным образом — в одном или обоих направлениях, иной раз создавая для невротика, если он присоединился к ведущей идее, видимость величия, превосходства или по-корности, но не приобретая плодотворной или ценной формы. Немногочисленные великие, вопиющие в безумии гении всегда были лишь одержимыми людьми, шедшими на поводу у безостановочно несущейся вперед идеи, и бездействовали там, где в традиционном понимании бездействие означает изъян. Или они несли свой невроз как памятный знак и шрам от битв и трудностей детства, которые они в отличие от других успешно преодолели, укрепив веру в себя и свое мужество. У сломленных бессердечием детей почти всегда отсутствует равномерность и гармоничность душевного развития: кто-то боится упасть в одну сторону, слабо защищается или без сопротивления падает, другие же с большим или меньшим пылом бросаются в противоположную сторону, но почти никто из них не демонстрирует соразмерности движений. Из этого большого круга выходят слабовольные люди, нелюдимы, невротики, индивидуалисты, правонарушители и люди, причастные к разным видам искусства. Во всех них бурлит не стихающая неудовлетворенность, и только художникам и философам удается примирение с общественными формами бытия — необходимая предпосылка любой плодотворной работы и любого ценного преобразования совместной человеческой жизни. Совершенно аналогично, хотя и другими путями, протекает процесс душевного развития у изнеженных детей. Отвергнутая и отклоненная любовь загоняет одних в изоляцию, недовольство и вынуждает к исключению обычных жизненных форм, препятствует им в решении своих насущных вопросов. В целом изнеженные дети не прошли подготовку к самостоятельной жизни, приучены, как правило, опираться на мать, которая позднее дает им тем меньше, чем больше ожидают и требуют от нее дети. Их недостаточная подготовка к школьному распорядку, товарищеским отношениям, обществу, работе и любви постоянно приводит к разочарованиям, которые создают препятствия на пути развития нормальной жизнестойкости, снова и снова нарушают ее и подтачивают. В зависимости от ситуации, в которой растет ребенок, в зависимости от шаблонов, ослаблений или обострений на его прогнозируемом пути и возникающей большей или меньшей способности к заблуждениям, в зависимости от благоприятного или неблагоприятного его общественного положения определяется его судьба, понятная и непонятная одновременно, поскольку «причина» и «следствие» находятся на слишком большом для человеческой проницательности расстоянии друг от друга. То, как индивид делает что-то причиной, а что-то следствием, пока еще недоступно для человеческого понимания. Поэтому каждый из нас склонен приписывать получаемые удары собственной слабости, неполноценности, а еще лучше злой воле других и обстоятельствам, а не пытается понять и устранить свое заблуждение, к которому подтолкнула его неблагоприятная детская ситуация. У огромного числа заблуждающихся людей, которые относятся к этим двум группам, выявляется предрасположенность к неврозам и преступлению. Их объединяет: 1) чувство неудовлетворенности и ущербности; 2) недостаточная способность к контактам, неразвитое чувство общности, бесцеремонность по отношению к другим и по отношению к обществу, недостаточная готовность к социальной роли; 3) эгоистическая позиция и с детства натренированные эгоистические шаблоны жизни; 4) безудержное стремление подняться над своим уровнем, но не с помощью смелых действий, а с помощью уловок, хитрости или вероломства; 5) значительное сужение радиуса своих действий. Все эти явления, которые, как легко заметить, взаимосвязаны, обнаруживаются в равной мере в структуре невроза и преступления. То, чем они психологически различаются, на первый взгляд кажется не очень важным. Вред, который наносит невроз окружающим людям и обществу, душевный и материальный ущерб, отсутствие общественно необходимых достижений нередко приводят к разрушению счастья, радости и даже жизни близких. Но это никогда не делается с сознательным намерением, всегда связано с ситуацией пациента и совершается, так сказать, спонтанно и само собой. Даже там, где в случае психоза речь идет об умышленном или неумышленном убийстве, воровстве, клевете, мошенничестве, всегда будет обращать на себя внимание недостаточная подготовка, отсутствие смысла и цели, и только в невротической системе эти действия выглядят осмысленными и целесообразными, если рассматривать их исходя из намерения и конечной цели невротика. Этим наносящим вред действиям недостает также логически и общественно понятной выгоды, которая все же бросается в глаза в чистых формах преступления. Так, например, юноша в состоянии помешательства убивает санитара, поскольку его бредовая система требует, чтобы он считал себя преследуемым, и заставляет защищаться. Молодой человек, который ошибочно потерял веру в свою работоспособность, но любой ценой стремится скрыть мрачную тайну своей неполноценности, ищет и находит спасение в кокаинизме и алкоголизме. Этот невроз и его последствия разоряют дотла родителей, отравляют их жизнь и распространяются на дальнейшее окружение, причиняя вред и страдания. Весь ущерб чуть ли не с математической точностью возникает из ошибочного мировоззрения больного и его неверного метода жизни. Мужество, необходимое для того, чтобы соответствовать нормам, пропало; больной пасует перед своими задачами в жизни, озабочен лишь видимостью и стремится скрыть свое малодушие и мнимую бесполезность. Он постоянно думает и говорит о своем состоянии; пока сохраняется малодушие, продолжается и его болезнь: он ведет себя как человек, который несет полный вздор. И только с устранением этого глубоко укоренившегося заблуждения вновь появляется мужество для решения обычных жизненных задач. В ходе индивидуально-психологического исследования можно увидеть, как нервный, упавший духом человек тренирует защищающий, скрывающий его мнимую неполноценность невротический симптом. При этом вред другим людям возникает едва ли не сам собой, помимо воли больного, как правило, вопреки его чувствам и намерениям. Вся область сексуальных перверсий есть область, в которую спасается бегством утративший мужество человек. Все, к чему приводит здесь возбуждение полового влечения, сводится к нанесению вреда другим. Но этот вред не замечается. Он возникает словно в результате преступной халатности, когда никто «об этом не думал». То же самое соотношение психических сил имеет место во всех остальных неврозах и психозах. Конечная цель больного всегда такова: уклониться от жизненных задач, социальных, профессиональных, эротических, исключить их решение. При наличии этих автоматически и шаблонно протекающих тенденций уклонения, ставших характерологическими и личными, сами собой в виде симптомов возникают неврозы и в качестве неизбежных и — чаще всего — досадных для самого человека издержек, с которыми связан когда-то выбранный неправильный путь, наносится вред ему самому и его окружению. Так, например, исследователям всегда бросается в глаза то, с какой наивностью и насколько непродуманно совершаются обычно преступления при так называемом [i]«moral insanity»1[/i], при клептомании, садистском убийстве или чисто садистских действиях. Как бы печально ни заканчивались подобные эксцессы, они воспринимаются как мимикрия, словно плохо подготовленный к этому человек играл в преступника. [i] Моральное умопомешательство (англ.). — Примечание переводчика.[/i] Действие неумело инсценировано, отсутствуют самоуговоры решиться на преступление, да и вообще нет предыстории, недостает усилий, чтобы создать смягчающие условия. Часто можно констатировать более сильное примешивание аффекта, необъяснимое из круга отношений, в центре которых находится преступление, но, пожалуй, понятное при неврозе, который нацелен на уклонение от жизненных задач, на создание смягчающих обстоятельств для бегства и оправданий перед собой и другими. Если, однако, преступник, так сказать, честно стремится в ненависти, зависти, в гневе или страхе перед грозящими неприятностями добиться выгоды, пытается, ссылаясь на это, представить себе и другим свои поступки в мягком свете, если в предыстории он предстает озабоченным тем, как верно решить имеющуюся проблему преступления, то невротик, почти не задумываясь о пользе или вреде, побуждается с совершенно иной стороны, чем стремление к выгоде, и гораздо больше преступника ощущает свою правоту. В нерушимом сознании ответственности перед собой и обществом преступник всегда будет искать в своем чувстве нужды, ненависти, зависти, мстительности необходимое прикрытие. Этого сознания ответственности недостает невротику в его злонамеренности. Отчасти потому, что его внимание приковано к совершенно другим вещам — в целом из-за страха перед своими жизненными задачами. Отчасти, наверное, потому, что его чувство солидарности с обществом стало еще более скудным, чем у преступника. Но большей частью потому, что невротик таким путем достигает своей конечной цели — избавить себя от норм жизнедеятельности. За хаосом и ущербом, который наносит ему его образ действия, горит звезда — освобождение от задач жизни. И даже общественное презрение и судебное наказание он принимает послушнее, поскольку они опять-таки закрывают от него значительную часть нормальной человеческой жизни, которой он боится и от которой всегда ожидает только уничижения. В одном пункте прегрешения преступников и невротиков, похоже, совпадают: по сравнению с жертвами их шансы всегда весомее. Но и в этом пункте нашего анализа следует отметить различие: жертвы невротиков чаще всего оказываются в слишком большом убытке. Среди них мы обнаруживаем родных, которые серьезно относятся к своим обязанностям, детей, легковерных глупцов. Порой нападения совершаются так молниеносно и неожиданно, что сопротивление исключено, или же случайно создается ситуация, когда кажется, что никто не сможет вмешаться. Все эти резко выраженные явления указывают на то, что и в своей ложной сфере невротик постоянно испытывает недостаток мужества. Найти планомерно работающего грабителя среди невротиков можно лишь с превеликим трудом. Знания и опыт индивидуальной психологии позволяют нам привести формы выражения на единую линию, понять их как мелодию, чтобы по ней судить об авторе. Наиболее явственным образом это удается сделать на примере невротиков и преступников. Уклонения и защиты от обычных общественных задач жизни являются у них достаточно резкими и отчетливыми, а потому предстают перед нами рельефно. Начало этой линии дают обостренное чувство неполноценности, нецелесообразное изнеживание или строгость и — как мы еще должны добавить — тяжело и плохо переживаемая неполноценность органов и дефекты, относящиеся к самому раннему детству, которые в свою очередь порой можно свести к недостаточному развитию желез внутренней секреции. Но никогда не бывает так, чтобы эти недостатки и зачастую преходящие трудности воздействовали непосредственно и причинно — они могут давать повод к обострению чувства неполноценности при определенных условиях, в которых основную роль играет отдаленность ребенка от власти или от ощущения власти над окружением. В таком случае ребенок искусственно создает новую каузальность: он ведет себя так, словно его неполноценность является неопровержимым фактом, впадает в тяжелый пессимизм, теряет веру в свои силы, больше не считает себя способным на достижения, которых от него ждут или требуют другие, и при первом же поражении или видимости его обращается в бегство. Это бегство совершается в стороне от нормы с ее требованиями, которым ребенок, как ему кажется, не отвечает, и путь в невроз, в изоляцию, в запущенность и преступление оказывается отныне открытым. Решающим для дальнейшего выбора становится теперь то, какой мерой чувства общности и какой мерой мужества обладает ребенок в момент уклонения. В наиболее чистом случае форма и содержание невроза определяются почти полной бесперспективностью пробиться при сохранившемся в известной степени признании и уважении общества, логики совместной человеческой жизни, извлечением выгоды из своих обязанностей по отношению к больным и слабым и постоянным расчетом на снисхождение при оценке собственных достижений. Жизнестойкость не исчерпана полностью. Этим невроз отличается от психоза, прежде всего от dementia praecox, и самоубийства. Но она настолько понижена, что больной, словно спасательного бревна, придерживается стратегии избегания жизненных задач, хотя и при постоянных жалобах на издержки такого плохого способа жизни. Конечная цель — оставаться в стороне от принятия жизненно важных решений — становится высшей и исключительной задачей. По отношению к ней все планы, все желания, все понимание имеют примерно такую же ценность, как рекомендация зайцу не бояться собак. И точно так же, как заяц рассматривает все с позиции зайца, ощупывает и проверяет, как обустроить жизнь, и всеми своими действиями выдает, что он — заяц, так и невротик получает свою форму, линию и мелодию, и, не заботясь о нашей логике, в силу своей невротической логики и мировоззрения, не только идет собственным невротическим путем, но и непрерывно его подготавливает и тренирует. Его тренировка и его аранжировки направлены на отход от жизни, и все неприятности, которые он причиняет, возникают как подкрепление такого отхода или сопровождают его неизбежные явления. Отчетливо сохраняющийся остаток чувства общности проявляется в чрезмерном страхе перед конфликтом с обществом. Невротик идет на него, если только такой конфликт становится необходимым, чтобы еще больше замкнуться в себе. Все его поведение направлено уже не на достижение победы над другим, а на отделение «Я» от «Ты». В наиболее чистом виде невротический образ жизни проявляется после серьезного поражения в жизни, перед испытаниями и решениями, но иногда также при улучшении самочувствия и зарождающихся ожиданиях. В таком случае страх перед новыми поражениями делает все невротические проявления еще более выраженными. Тяжесть и значение невроза можно измерить только степенью малодушия, но не его формой или содержанием. Все средства, которые, пусть даже непреднамеренно, укрепляют мужество, всякое чудодейственное лечение, внушение, самовнушение и медицинские вмешательства эффективны лишь в том случае, если они могут поднять дух больного. Надежный успех сулит только то лечение, которое дает невротику чувство равноценности, разрушая его детские заблуждения относительно своих недостаточных способностей. Иногда у невротиков встречаются мысли и фантазии о преступлении или страх перед такой наклонностью. Контекст всегда указывает на то, что речь обычно идет о чрезмерных побуждениях чувства общности, которые таким способом пытаются выразить свои предупреждения, зачастую усиливая отделение от общества, чего и требует конечная цель больного. На этой линии в процессе отделения также наносится больший или меньший вред. Вышеупомянутый молодой человек из лечебницы для душевнобольных осуществляет свой отход от людей, воспринимая всех как врагов и убивая при случае санитара. Если мы сравним линию невротика с линией преступника, то обнаружим один и тот же исходный пункт — чувство неполноценности. Неизбежные и непредотвратимые неудачи, естественные последствия плохой подготовки к школе и к жизни, типичны для тех и других. Однако окончательный упадок мужества и отход от обычных для общества жизненных задач происходит во втором случае в психической ситуации, где в душевной подготовке еще сохраняется достаточно мужества в направлении желания одолеть других. Тем не менее победа над другими не понимается с позиций культуры и не достигается из ощущения силы. Скорее она должна содействовать успокоению терзающего чувства слабости, создать обманом видимость героического поступка, но в сущности несет в себе все признаки трусости. Преступное действие всегда совершается на линии предполагаемого незначительного сопротивления. Это утверждение относится не только к коварным, но и к насильственным преступлениям. В момент преступления проявляется тот же недостаток мужества, который уже являлся поводом к отказу от нормальных жиз-ненных занятий. И наоборот, отношение между Я и Ты является значительно более сильным1. Это лучшее отношение к человеческому обществу проявляется не только в формировании банд с присущим им зачастую элементом благородства. Также и посещение трактиров, общение с противоположным полом, забота о друзьях, бережное отношение и милосердие к явно слабым и бедным людям и общительность являются для них гораздо более характерными, чем для невротиков. Все эти явления связаны со стрем¬лением к превосходству. [i]1 Речь преступников указывает на сохранившееся чувство общности. Язык невротиков совершенно немыслим.[/i] Правда, в их общительности по сравнению со всеми остальными чертами необычайно выражена — как признак умственной тренировки — хитрость, которая редко встречается у мужественных и уверенных в себе людей. Противоречащие друг другу тенденции, стремление к превосходству и чувство неполноценности создают в потоке жизни шаткую связь общественного характера, достаточно сильную, чтобы постоянно реализовываться в контактах с людьми, но не в такой степени, чтобы выполнять обычные задачи. Страх не справиться с ними заставляет этих людей стремиться к достижениям, которые всегда соответствуют их трусости, но все же придают им видимость победителей. При убийстве, грабеже, насилии, разбое и воровстве поражение противника для них всегда является по меньшей мере безопасной перспективой. В качестве еще одного признака их трусости, которая внешне иногда перекрывается неподдельной смелостью или в момент опасности переходит в безрассудную отвагу, знатокам души преступника известны их широко распространенные суеверия. При любых обстоятельствах их следует рассматривать как якорь спасения, как опору для глубоко укоренившегося малодушия этих людей. На это же направление указывают нам тщеславие и хвастливость, которыми они стремятся скрыть свое чувство неполноценности. Иногда случается так, что закоренелые преступники после тридцати лет оставляют свой жизненный путь, женятся и овладевают профессией. Следующее рассуждение в связи с тем, о чем говорилось выше, дает нам объяснение этому: каждый преступник имеет склонность, проистекающую из стремления к превосходству, отличиться перед своими товарищами. По естественным причинам молодым сделать это гораздо проще. Мятежный дух молодого преступника заставляет его упорно бороться за авторитет со старшими по возрасту. Поэтому, чтобы обеспечить себе надежное положение, старший товарищ стремится затем выйти из своей компании. Аналогии в психических проявлениях преступников и невротиков заключаются в раннедетском, обостренном чувстве неполноценности, в их низкой самооценке перед лицом обычных задач, в слишком быстром отказе от всяких усилий достичь желаемого после разочарований и по-ражений и в недостаточном развитии чувства общности. Существенные различия мы обнаруживаем в непонятом обходе чувства общности у невротиков и в правильно понимаемом, хотя и не во всем диапазоне, его прорыве у преступника. Обход, как и прорыв, требует тренировки и хорошей подготовки. Преступник стремится к своим ничего не стоящим победам, невротик грезит о них и препятствует себе в этом с помощью своего недуга. Тот и другой ищут оправдания, невротик — ради своего частичного успеха в жизни, преступник — чтобы решиться на преступление и его совершить. Далее, основываясь на жизненном пути хорошо изученных преступников, мы попытаемся доказать перечисленные положения. Классическое описание психических процессов, которые ведут к преступлению, мы находим у Достоевского в образе Раскольникова. Писатель, зоркий наблюдатель и знаток преступников, заставляет своего героя, лежа в кровати, в течение месяца готовить убийство. И только после этого происходит прорыв чувства общности. Оправдания Раскольников находит в том, что он — жертва старой, никчемной ростовщицы и что сам он не может быть трусливым, он не вошь, а Наполеон. Уклонение от чувства общности начинается, когда Раскольников обнаруживает, что полностью лишен денег, а сестре угрожает опасность продаться нелюбимому человеку. Слабым и бедным он всегда готов прийти на помощь. Из наших рассуждений следует, что, принимая во внимание данные индивидуальной психологии, мы можем добиться гораздо большей надежности в оценке, будь то невроза или преступления, чем до сих пор. Однако мы требуем также более точного проникновения в предысторию и в стиль жизни исследуемого. При этом оказывается совершенно необходимым использование изложенных выше идей. Тут мы попадаем в затруднительное положение — выбрать из имеющегося уже материала все, что было нами ранее установлено. Поразительно обилие совпадающих фактов, которые при этом получаются. Пресловутый преступник Брайтвизер начал свой путь, считая, что борется за плоды своего изобретения. Он был общителен, заботился при случае о бедных и ничем не выделялся в эротическом отношении. Всегда готовый дать отпор, когда на него нападали, он погиб в стычке с полицией. Приводим выдержку из крайне ценного «Документального описания необычных преступников» Ансельма фон Фейербаха: Йозеф Ауэрманн, безупречный человек, гражданин, отец семейства, должен слуге 400 гульденов. Тот самым беспощадным образом его притесняет. Все поиски помощи остаются напрасными. Мысль избавиться от своего мучителя укореняется и кажется ему чуть ли не единственным выходом. Он чувствует себя всеми покинутым. Находит облегчение в рассуждении: «Если слуга еще раз появится у меня, чтобы мучить меня из-за денег, на что в моем доме он не имеет никакого права, тем более что срок выплаты еще не прошел, то я его убью. Он теперь ничего не стоит». Пьет больше обычного в разных трактирах, чтобы заглушить свое чувство общности, чувство ответственности. Тем самым ему удается прорыв. Он убивает слугу во время очередного спора, после этого признается в своей вине и предстает перед судом. Увидев невесту убитого, пытается спрятаться. Конрад Кляйншрот с помощью слуги убил своего отца, который вел беспорядочную жизнь, жестоко обращался с семьей и, когда однажды ему дали отпор, подал на нее в суд. Председатель суда сказал: «У вас плохой, склочный отец, вам нельзя помочь!» Семья напрасно надеялась на помощь. Отец жил со служанкой и настаивал, чтобы сыновья покинули дом. Один поденщик, имевший пристрастие вырезать курам глаза и которому за двадцать лет беспутной солдатской жизни тренировка облегчила убийство, посоветовал им убить отца. По этому поводу проходили долгие совещания. Сначала пробовали использовать магию. Когда она не подействовала, Конрад и поденщик убили отца. Маргарита Цванцигер, немецкая Бринвилье, росла ребе н -ком при столовой, была маленькой и горбатой, а потому тщеславной, кокетливой и подхалимски вежливой. После неоднократных неудач, близкая к отчаянию, она трижды пытается, отравив женщин, завладеть их мужьями. Хитрым способом изображает беременности и попытки самоубийства. В автобиографии пишет: «Как часто думала я, совершив что-то дурное, что, раз ни у кого к тебе не было сострадания, то и у тебя не должно быть сострадания к чужим бедам». То есть готовит преступление и ищет ему оправдание. Матиас Ленцбауэр — плохое воспитание, из-за халатности родителей покалечился и стал хромать на одну ногу. Занимает место отца для своего младшего брата, однако грубым образом заставляет свою мать попрошайничать со словами: «Попробуй только вернуться, ты, карга старая, за ч ем ты сделала меня кривобоким!» Долгое время не может найти работу и не имеет денег, чтобы перевестись из подмастерья в мастера. Заражается венерической болезнью. После тщетных поисков работы на пути домой убивает брата, чтобы завладеть его небольшим наследством. Андреас Бихль, убийца девочек, женат, известен как вор, трусливый и жестокий. Играя на суеверных чувствах, заманивает девочек в подвал, где их убивает и забирает вещи. Приходит при этом в эротическое состояние, которым объясняет и оправдывает свое намерение. Симон Штиглер, плохо подготовлен к жизни. Не умеет ни читать, ни писать. Отец находится в тюрьме за кражу. Получает тренировку в родительском доме, где угрожает задушить родителей, если они не будут вести себя так, как ему хочется. Позднее совершает рукоприкладство по отношению к другим людям, которые поступают не по его воле, угрожает задушить противников, всегда легко ввя-зывается в драки. Убил несколько человек. На скамье подсудимых все отрицает. Внезапно восклицает: «Что спрашивать об этом, если моя жизнь загублена!» То есть ничего не ждет от жизни и находит в этом оправдание для прорыва чувства общности. Якоб Тальройтер, внебрачный ребенок, рано осиротел, попадает к приемной матери, которая его неимоверно балует. Учится мало, пишет совсем плохо, хорошо знает, что почем, и постоянно стремится к тому, чтобы всем нравиться. Поддерживаемый в этом приемной матерью, которая спустя несколько лет в него влюбляется, становится лжецом, хвастуном и мошенником, который, где может, выманивает у людей деньги. Кичится тем, что его приемные родители — мелкие дворяне, знатного рода. Проматывает все деньги приемных родителей и в конце концов выгоняет их из дома. Уже в раннем возрасте восхваляемый как гений, не склонный к честной работе из-за плохой подготовки и избалованности, он видит цель жизни только в том, чтобы удовлетворять свое стремление к превосходству с помощью лжи и обмана. В результате каждый посторонний человек становится для него противником, которого он стремится перехитрить. Началу тренировки в детстве способствует мать, которая ставит его выше собственных детей и мужа и тем самым возлагает на него ожидания, бремени которых он не выдерживает. Его мошеннические проекты перехитрить всех остальных и возведение этого в смысл жизни облегчают ему совершение преступления. Низкая самооценка, недо¬статок мужества и уверенности в себе проявляются во лжи, в хвастовстве, в избегании полезных достижений и в уважении хитрости. Людвиг Христиан фон Онхаузен, второй по старшинству ребенок в семье, стремящийся изо всех сил сделать карьеру (что часто встречается у вторых детей в семье и мелких дворян), считает, что старший брат, который ленив, склонен к воровству и подрывает своим скепсисом и без того уже недостаточную его уверенность в себе, мешает его карьере. «Либо ты, брат, должен погибнуть, либо я, либо мы оба», — говорит он себе, берет с собой пистолет и во время прогулки убивает брата, когда тот оскорбительными сомнениями снова отмахивается от планов младшего. Длительная тренировка против брата, который компрометирует его своим образом жизни. Постоянный отказ брата соглашаться с его планами лишает его остатка уверенности в себе. Приходит к облегчающей позиции с помощью формулы: ты или я! Не имеет достаточно силы и мужества, чтобы следовать своим путем вопреки брату. После злодеяния дает о себе знать чувство общности: ему мерещится огромный каркающий ворон. Бежит с места преступления. На допросе умалчивает о своем злоде¬янии, поскольку судебный чиновник заявляет, что он кажется ему слишком порядочным человеком, чтобы совершить такой поступок. Первые признания лаконичны, отрывочны, уклончивы. Перед особой комиссией по делам дворян во всем сознается. Лоренц Зиммлер воспринимает старшего брата как хозяина от¬цовского двора, которому он должен прислуживать. Утратив уверенность в себе, ударяется в игры, пьянство и бродяжничество. Отправляется на военную службу. Однажды сзади ударяет партнера по игре ножом в легкие. Брат о нем не заботится. Часто говорит, что задаст брату жару. «Ты еще пойдешь милостыню просить!» Когда тот снова однажды ему в чем-то отказал, напивается и поджигает дом. Трусость, тренировка и облегчающие условия с целью прорыва чувства общности очевидны. Каспар Призон сбегает от строгой мачехи. Он горбат, «парализован в бедрах и имеет слишком короткие пальцы». Очень честолюбив. Должен одному еврею деньги. Заманивает его в лес и убивает. Весь день перед убийством был очень возбужден. Слышит предостерегающие голоса. Кричит сова. Он обращается к ней: «Чего ты кричишь? Ты, падаль, кричи сколько хочешь, но я это сделаю!» Облегчает себе действие постоянными мыслями о том, что речь идет всего лишь о еврее. Малер Франц страдает эпилепсией. Женат, имеет ребенка и живет с женой, такой же ленивой, как и он сам, в долгах и нужде. Скудно питаются подаянием и украденным. Давно замышляет крупную кражу или убийство. В конце концов убивает пожилую женщину, у которой до этого тщетно выпрашивал милостыню. Когда его начинают подозревать, идет в суд, чтобы пожаловаться, однако падает там на колени и сознается. Отказ в его просьбе дает оправдания для долго вынашиваемого плана убийства. К неожиданному признанию вынуждает его возвращающееся чувство общности. Прорыв чувства общности является, как мы видим, непростым делом. Кто достигает его границ, испытывает сильнейшее потрясение. Один врач рассказал мне о следующем переживании: «На войне я славился своим добродушием. Солдаты из моего лазарета всегда могли рассчитывать на мое снисхождение. Однажды одного студента должны бы¬ли отправить на фронт. Из-за имевшегося у него, правда, незначитель¬ного нервного недуга я предложил отправить его на легкую службу. Тогда он попросил меня учесть, что должен поддерживать своих родителей репетиторством, а это возможно только в том случае, если он будет полностью свободным. Однако в этой просьбе я был вынужден ему отказать. Ночью мне снилось, что я убийца и слоняюсь, мучимый угрызениями совести, в темноте ночи по улицам города. Я проснулся в холодном поту. Мне пришел на ум Раскольников. Тогда, однако, я не догадывался, что именно мои опасения за студента и воплотились во сне в виде самых мрачных образов». Как много, наверное, людей на войне боролись и сражались с собой, пока не достигали наконец тренировки! Правда, в их распоряжении были также и самые серьезные оправдания. Хотя здесь достаточно и такой поддержки для прорыва через границы чувства общности, какую мы находим в замечании большого знатока души Бальзака («Le medecin de campagne»): «Мы, благородные убийцы, хотим, чтобы наши жертвы защищались, ибо тогда хотя бы борьба оправдывает убийство». Стефан Аукшич, жестоким образом убивший двух людей, перед преступлением записал в своем дневнике: «Меня, растоптанного жизнью, отвергнутого родными, предмет отвращения и презрения (он страдал зловонным насморком), едва ли не обреченного на гибель полной нищетой, ничего не удерживает. Я чувствую, что долго так больше не выдержу. С пренебрежением мной я бы, наверное, еще мог смириться, но желудок... желудку не прикажешь. Мне напророчили, что я умру с голоду, в канаве у какой-нибудь проселочной дороги. И тут мне пришла в голову страшная мысль, что все будет одно, умру я от голода или закончу свою жизнь на виселице. Мне нет дела до последствий, я и так должен умереть; я ничто, никто не хочет знать обо мне, а та, с которой я хотел бы поддерживать отношения, меня избегает (милая моя Гретхен). Мне все равно, будет это моим освобождением или моим падением. Все запланировано на четверг, жертва уже избрана, я должен только дождаться удобного случая. Когда он представится, произойдет то, чего не каждому дано сделать («стремление к превосходству»). Одни только мысли об этом вселяют в меня ужас и содрогание». После преступления он писал: «Как пастух стадо, гонит желудок человека на самые тяжкие преступления. Возможно, я больше не увижу утра. Но я не переживаю об этом. Страшнее всего, когда мучаешься от голода («облегчающая отговорка»). Я ожесточен также моей неизлечимой болезнью. Она гонит меня прочь из общества, и я уже пережил из-за нее немало неприятностей. Последняя из них — я предстану перед судом. Греховный человек должен расплачиваться за свои прегрешения. Но если уж суждено умереть, то как умереть — не имеет значения. Наверное, это будет лучшая смерть, чем смерть от голода. Ибо, если я сдохну с голода, на меня никто не посмотрит, а так будет присутствовать многочисленная публика. И, быть может, кто-нибудь из зрителей проявит ко мне сочувствие. Полиция вскоре арестует меня как убийцу, ибо то, что я решил, уже случилось. Я пережил волнующую ночь, и никогда еще человек не боялся так, как боялся я в эту ночь». Во время допроса Лукшич заявил, правда, не сумев ухватить суть дела: «Я убил. Я знаю, что достанусь палачу. Но мне все равно. Я должен был сделать это. У юного господина была очень красивая одежда, и я знал, что у меня такой никогда не будет. Мысль о том, что я должен иметь эту одежду, стала для меня идеей фикс. Поэтому я и убил». То, что он делает красивую одежду причиной и выводит из этого след¬ствия, никогда, наверное, не будет ему понятным. В моих исследованиях отклоняющейся от нормы душевной жизни я снова и снова наталкиваюсь на характерное раннедетское поведение и на недостаточную подготовку к жизни в этот период. Здесь мы более или менее единодушны со всеми исследователями души. Но что касается столь важного для нашей проблемы факта чувства общности, то нам кажется все более существенной для его развития и заботы о нем роль матери. И это потому, что она способствует осознанию ребенком безусловной надежности человека. Если мать отсутствует или не выполняет своей роли, то в наше время трудно будет найти ей полноценную замену. И мы действительно видим, как это следует также из вышеизложенных наблюдений, что наш «материал» явно пострадал в этом пункте, поскольку он рос без любви или изнеженным. Обе формы жизни уводят детей от общности, первая — тем, что не дает надлежащей подготовки, другая — тем, что привязывает чувство общности к единственному человеку. В обоих случаях детям недостает необходимых для жизни чувства надежности и уверенности в себе. Вскоре они оказываются словно в стране врага, слишком низко оценивают собственные силы и способности и демонстрируют в разных формах малодушие и чувство неполноценности. Разнообразные физические недостатки продолжают разрушать веру в собственные силы и создают таким образом формы жизни, в большом кругу которых мы обнаруживаем также преступников и невротиков. Критика различных методов лечения неврозов и преступников должна считаться с этими представлениями.